*****

31 мая 1843 года

Милый ангел мой, Сонечка!

Как рада душа моя скорому твоему ответу. А ещё более я счастлива, что после вашей искренней беседы супруг твой признал неправоту свою и раскаялся. Как хорошо, что не ошиблась я в князе и в нежной его любви к тебе. Милая сестричка, прошу, прислушайся к новому моему совету: не пытайся воспитывать мужа своего, заставляя вновь и вновь переживать вину за однажды содеянное. Прости его всей душою и навеки забудь о плохом. В письме своем ты дивишься, как извинила я Владимиру безжалостный его поступок? Ангел мой, нелегко было прогнать обиды из памяти. Много времени потребовалось, чтобы душа моя очистилась от теней печального прошлого. Зато ныне я вовсе не вспоминаю былое. Но коли просишь ты рассказать далее сию историю, изволь. От тебя нет у меня тайн. Надеюсь, милая сестричка, этот рассказ послужит тебе житейским уроком и сделает мудрее и терпеливее.

Возмущаясь поведением барона, предполагаешь ты новые обиды и мучения, пережитые мною по его милости. Напрасно. Утреннее пробуждение в объятиях Владимира показалось мне приятным. Впервые после смерти дядюшки я спала так сладко, а, очнувшись, чувствовала себя столь спокойной и беспечной. Головка моя лежала на упругом и крепком плече барона, тело нежилось, прижимаясь к теплой и сильной его груди, ноги наши были сладко сплетены. Долго не открывала я очи, малодушно пытаясь продлить счастливые мгновения, и с наслаждением ощущала, как пальцы Владимира нежно гладят моё плечо, вырисовывая на нем затейливые вензеля. Столь надежно и хорошо мне было рядом с ним, что хотелось вечно лежать так, не думая ни о чем. Но время шло, и Владимир по затихшему моему дыханию и дрожащим ресницам догадался, что я проснулась. Склонив голову, весело поцеловал он меня в губки и пожелал доброго утра. Нехотя открыла я глаза, встретила нежный его взгляд и сразу вспомнила вчерашнее. Слезы сами покатились по моим щекам. Горькая действительность прогнала блаженную негу. Видя сию печаль, барон принялся заботливо утешать меня. Ласково уговаривал он не кручиниться о потерянном девичестве, обещая взамен вечную свою заботу. Бархатным голосом рассказывал, как буду я счастлива, сколько радости и новых любовных восторгов ждет нас. Настойчивые его увещевания остановили запоздалые слёзы, но не прогнали обиды с моей души. С укором глядела я на Владимира, когда он, бережно взяв меня на руки, отнес в приготовленную загодя ванную и нежно смыл с тела моего воспоминания о вчерашней боли. Грустно молчала, когда заботливо расчесывал он золотистые мои локоны, ибо считала себя новой его игрушкой, с которой барон позабавится и, натешившись, выбросит. Стыдясь позора своего, не хотела я выходить из комнаты, сказав, что не буду завтракать. Но Владимир уговорами и ласками всё же заставил меня спуститься вниз. Сидя за столом и наблюдая настороженные лица дворовых, я тотчас поняла, что падение моё уже всем известно. Люди испуганно отводили глаза, ибо барон пригрозил выпороть каждого, кто расстроит меня. Но я не знала о том и с горечью думала, что заслужила всеобщее презрение.

После завтрака Владимир повел меня в сад, но ходить показалось мне болезненным. Тогда, усадив меня в кресло на зеленой лужайке, он срезал карминовые левкои и, устроившись на траве у ног моих, стал складывать букет. Я удивилась, что барон помнит любовь мою к сим цветам, но ничего не сказала и молча приняла подарок. Какая-то неодолимая апатия владела мною. Ласковый летний день не радовал. Заботы Владимира казались насмешкой. Всем своим видом я показывала, что желаю остаться одна, но барон словно не замечал сего и терпеливо продолжал развлекать меня. Весь день он не отходил ни на шаг. Несколько раз я видела, как старая кухарка наша Варвара издали с грустью поглядывает на меня, словно хочет сказать что-то. Но даже с доброй женщиной, вынянчившей нас с Владимиром, не хотелось мне говорить. Да и что нового я могла услышать. Что бы ни сказала Варя, как бы ни ласкал меня Владимир, я была наложницей. Любая крестьянка, имевшая мужа-пьяницу, могла с презрением смотреть на барскую любовницу. Впрочем, к вечеру стали меня тревожить иные мысли. И пожаловавшись Владимиру на боль, якобы ещё мучающую меня, я попросила разрешения удалиться к себе в спальную. Но он ласково велел мне остаться, и я в смятении подумала, что вновь подвергнусь томительному насилию, но ошиблась. И эту ночь, и следующую барон хоть и спал рядом, но был бережен со мной, как с младенцем. Терпение его потихоньку побеждало мои опасения, а милые заботы начинали возвращать к жизни. Наконец, на третий день, когда за завтраком я весело рассмеялась над шутками Владимира и совсем забыла о ночных своих страхах, он подхватил меня на руки и отнес в спальную, предавшись любовным восторгам. В этот раз мне уж не было ни больно, ни стыдно. Ни на что уже не надеясь, я смирилась со своею судьбой и отдалась своему хозяину. С тех пор дни и ночи для нас смешались в одно целое и полетели сладкой чередой. В сумасшедшей истоме месяц прошел, как один день. У тела моего больше не было тайн от Владимира, но душа моя осталась для него закрыта. Трепетно охраняла я сердце от чувств к барону, всё время помня, что я лишь забава для него. Даже когда тела наши сливались на ложе страсти, в мыслях моих звучали сии слова. И хоть видела я, что внутренний мой холод тяготит Владимира, меняться не собиралась.
Погрузившись в печальные свои переживания, я забыла, что барон лишь в отпуске и вскорости должен вернуться в полк. Посему прощание наше вышло неожиданным. В то утро разбудил меня шумный ливень. Подняв с подушки голову, я увидела, что Владимира уж нет рядом. Впервые он встал, не дождавшись моего пробуждения, и я с усталой обидой подумала, что, наконец, надоела своему хозяину. Лишь успела я надеть любимое розовое платье, как вошел барон, облаченный в мундир и готовый к отъезду. Со строгим лицом протянул он мне гербовую бумагу и промолвил:
- Аня, вот моё завещание. Сегодня я еду на Кавказ. Если погибну, ты получишь вольную и унаследуешь моё состояние.
Растерявшись, я не знала, что ответить. Не смотря на все обиды, сердце моё не желало барону зла. Но когда в волнении я прошептала, что буду ждать его возвращения, Владимир хмуро взглянул на меня и сказал, что доброта моя тут ни к чему.
- Лучше молись, чтобы хозяин твой не вернулся. Ибо если я останусь жив, всё будет, как раньше.
Усмехнувшись, Владимир на миг прижал меня к груди и, не говоря ни слова, быстро вышел прочь.
После отъезда барона ушла я в свою спальную, опустилась беспомощно на кровать, в которой давно уж не ночевала, и долго плакала, уткнувшись лицом в подушку. Никогда ещё не было мне так плохо. Казалось, следовало бы мне возрадоваться избавлению от своего обидчика, а я ещё более упала духом. Пока Владимир был рядом, ежечасная забота его и ласки прогоняли мои печали. Ныне же была я одинока перед бедой. Рассудок язвительно нашептывал мне – вспомни о своем унижении, не лучше ли будет, если господь накажет барона за грехи его, и вы больше не свидитесь. Но сердце жалобно стонало от сих мыслей, не в силах забыть ни бездонных глаз Владимира, ни нежных его рук, ни сладких речей. И хоть твердила я себе, что была для барона минутной забавою, но совладать с чувствами не могла. Поступки Владимира оставались загадкою для меня. Почему безжалостно отняв моё девичество, стал он потом терпеливым и ласковым? Почему столь щедро одарив в завещании, ныне не дал мне вольной? Даже зная с детства переменчивый нрав барона, не могла я ответить на вопросы, мучившие меня.
Не ведаю, много ли часов прошло, может два, а может три. Дождь за окном начал стихать, а с ним и мои слезы. Сев перед зеркалом, взяла я любимый костяной гребень, провела им по спутанным локонам и задумалась, как стану жить дальше. Уезжая, Владимир приказал управляющему выполнять все мои прихоти. Теперь могла бы я продолжить любезные сердцу занятия пением, прекратившиеся со смертью Ивана Ивановича, но всегдашняя моя любовь к музыке куда-то пропала. Взглянув на стройную свою фигурку, отражающуюся в тяжелом трюмо, я с тоской призналась, что все помыслы мои и желания убивает страх. Ибо безумно боюсь я, что сладкие ночи с Владимиром не останутся для меня безнаказанными, и тайный грех станет явным. Конечно, для дворовых не было секретом ни подневольное моё положение, ни близость с Владимиром, но прочие видели во мне благородную воспитанницу старого барона. Обман, так долго тяготивший меня, продолжался, и ныне к одному постыдному секрету прибавился другой.
За грустными сими мыслями не заметила я вошедшей Варвары. Не говоря ни слова, добрая женщина обняла меня и, долго сидела рядом, согревая своим теплом. Ласковое её молчание сделало больше, чем любые слова утешения. Ибо именно тогда я почувствовала, что не одинока на белом свете, что жизнь ещё не кончена и надобно надеяться на лучшее. Поклявшись не поддаваться унынию, принялась я заниматься домашними делами: сначала через силу, а потом всё более находя в том удовольствие. Управляющий наш был суров на вид, но сердце имел доброе. Услышав про желание моё разобраться с учетными книгами, взялся он терпеливо наставлять меня в трудной науке. К удивлению моему оказалось, что освоить сию премудрость не сложнее, чем спрягать французские глаголы.
Дни шли. Вскоре поняла я, что грех мой остался без позорных последствий, и радостно сообщила о том Владимиру. Барон к тому времени был на Кавказе. С дороги прислал он мне несколько веселых писем, где подробно и увлекательно описывал своё путешествие. С интересом перечитывала я сии послания, представляя, что еду рядом с ним и сама вижу забавные сценки. Но на моё довольное письмо Владимир ответил сухо и коротко, словно не был счастлив избавлению от забот о нежеланном ребенке. На мгновение мне даже почудилось, что искренняя моя радость обидела его. Расстроившись, я подумала, что никогда не смогу понять барона. Впрочем, переписка наша продолжалась. Отвечая, подробно живописала я дела домашние, с сожалением понимая, что рассказы мои не столь интересны, как описания красот Кавказа и обычаев аборигенов, и что вряд ли в тихой жизни нашего уезда есть что-либо интересное Владимиру.
Но скоро привычное наше существование было прервано немалым потрясением. Погода тем летом стояла необычайно переменчивая: то изнурительная жара терзала людей и животных, то холодало так, что впору было шубы доставать. Толком не знаю, но видимо перепады эти послужили причиною страшного урагана, не тронувшего нашу усадьбу, но разрушившего окрестную деревню. Два крестьянина погибло, а раненых считали десятками, были среди них и совсем маленькие дети. Доктор Штерн, приехавший по просьбе моей, сбивался с ног, не успевая лечить всех больных. Устроив пострадавших в бальной зале и с трудом пересилив страх перед кровью, начала я помогать Илье Петровичу перевязывать раненых. Думаю, сначала выходило у меня ужасно, но похвалы доктора сделали своё дело, и скоро он вполне справедливо назвал меня своей помощницей. К несчастью, ураган натворил бед не только в нашей деревне, и Илье Петровичу пришлось ехать далее, вверив мне сей импровизированный лазарет. Несколько ночей спала я по два-три часа, чтобы не оставлять больных своих без присмотра, перевязывала им раны, давала лекарства, прописанные доктором, старалась приласкать и ободрить. Варвара ругала меня, боясь, что от неустанных забот здоровье моё пошатнется. Но я напротив, чувствовала себя повзрослевшей и более сильной, начиная понимать, как смешны и мелки мои беды перед настоящим горем. К счастью бог был милостив, и более никто не умер. Через месяц в лазарете моем почти не осталось больных, а деревня начала отстраиваться заново. Посоветовавшись с управляющим, разрешили мы крестьянам рубить лес безо всякой платы и далее помогали, чем могли.
Случившееся несчастье подружило меня с доктором Штерном, часто заезжавшим проведать раненых. Видя старания мои и успехи, стал он прибегать к моей помощи, не всегда успевая ко всем больным сразу, и я была счастлива оказаться полезной. Не смотря на разницу в возрасте, нашла я в докторе истинного товарища, с которым могла поговорить и посоветоваться обо всем. И однажды, в искренней беседе не удержалась и рассказала ему правду о своем происхождении. Илья Петрович был удивлен, но не изменил своего отношения ко мне и стал даже более уважителен и внимателен. А в следующий приезд он со всей серьезностью предложил мне руку и сердце. Изумленная, напомнила я о том, что крепостная. Но доктор сказал, что готов выкупить меня на волю. Не смея открыть всей правды, я ответила Илье Петровичу, что, не взирая на мою искреннюю симпатию, не могу представить себя на месте его супруги. Но он просил меня не спешить, добавив, что будет ждать решения моего, сколько потребуется. С горечью вспомнив жестокие слова Владимира о невозможности для меня замужества, написала я барону о сделанном мне предложении, упомянув, что доктор знает, кто я, но сиё обстоятельство не смущает его. Едва письмо было отправлено, начала жалеть я о своей горячности, ожидая, что Владимир разгневается и запретит мне видеться с Ильей Петровичем, но ответа всё не было и не было…

На этом, милая сестричка, позволь прервать мою историю, ибо далее последовало столько событий, что не хватит и двух писем, чтобы их описать. Обещаю продолжить рассказ позднее. Желаю тебе счастья, душа моя. Прошу, пиши мне о делах своих. Надеюсь, в следующем месяце удастся нам свидеться, тогда многое смогу я поведать при встрече.
Крепко целую тебя, любящая сестра Анна.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ
Напишите мне