Очнулась я уже в спальной. Тупо ноющая голова моя покоилась на мягкой подушке. Дрожащее тело было укрыто теплым одеялом. Рядом с кроватью сидел взволнованный Владимир. Надин нигде не было видно. Я поискала глазами женщину, назвавшуюся моей матерью. И, не найдя, с надеждой подумала, что мне привиделся кошмар. Осторожно спросила я об этом мужа, но он мрачно покачал головой, возвращая меня к жестокой действительности. Всё ещё не веря, шепнула я умоляюще:
- Володя, скажи, что это неправда. Не может быть, чтоб совершили мы столь страшный грех.
Но барон грустно сказал, что хоть и не верит тетке своей ни на грош, но из бумаг, оставленных отцом, пока следует, что я дочь Надин и Ивана Ивановича. Но что приложит он все силы, чтобы, разобравшись, доказать противное.
- Я уверена, что дядюшка не стал бы скрывать, что мы родные сестра и брат, – произнесла я слабым голосом.
Владимиру явно хотелось утешить меня и подтвердить сии слова. Но он не привык лгать даже во спасение. Посему, отвернувшись, барон негромко сказал, что отец описал причины, по которым пришлось ему выдать собственную дочь за крепостную.
- Дело в том, - нахмурив брови, начал рассказ Владимир: - что отец не хотел ещё более огорчать несчастную мою матушку, итак уже больную от проступков его и грехов. Ведь она чуть не умерла, когда застала отца в постели с Надин и в расстройстве убежала из дома. Стояла зима. Шел сильный снег. А мама была раздета, в одном только платье. Пока дворовые разыскали её, она совсем замерзла и потом долго лежала в горячке, потеряв волю к жизни и не желая поправляться. Хуже всего для мамы было то, что после болезни не могла она более иметь детей, которых так любила, и которые одни только могли стать утешением её сердцу, разбитому предательством самых близких людей. Ведь матушка приняла Надин, от которой за порочную её связь с особою царских кровей отвернулись даже родители. Но тетка не очень переживала из-за разрыва с отцом и матерью. Гораздо более огорчилась она, когда любовник, пресытившись, нашел себе новую красавицу, а Надин осталась ни с чем, брошенная и не нужная никому. Мама тогда сделала всё, чтоб утешить и поддержать сестру в несчастье. И даже помыслить не могла, что на доброту Надин ответит черной неблагодарностью, соблазнив со скуки собственного зятя. Ибо отец мой никогда не был охотником до женского пола, и чтоб прельстить его требовалось немало сил и умения. Но тетке моей в деревенской скуке не нашлось иного развлечения, кроме как разрушить жизнь любящей её сестры. Целый год упорно расставляла она сети, пока, наконец, отец не пал жертвой искушения. Я не оправдываю его. Но он потом каждую минуту, отмеренную ему богом, искупал свой грех. В то время, как Надин продолжала жить в своё удовольствие. Ибо словно кукушка, тетка подбросила отцу девочку, родившуюся спустя полгода, после того как покинула она наш дом. Конечно, отец мог отдать дочь чужим людям на воспитание. Но доброе его сердце требовало, чтобы несчастное дитя росло рядом. Вот тогда-то и пришла ему в голову невероятная мысль, впоследствии полностью оправдавшаяся. Ибо мать так никогда и не заподозрила ничего дурного в появлении твоем, а наоборот обрадовалась, что сможет пригреть бедную малышку, оставшуюся без родителей. Ты ведь помнишь, как она любила тебя?

Я кивнула, вспоминая покойную баронессу, нежные её руки, добрые глаза, мягкий голос. Долгие годы была она мне словно мать. Помню, как бережно ласкала она меня долгими зимними вечерами, когда сидели мы у камина и молча любовались затейливой игрой пламени. И как в один из таких вечером баронесса не вышла к нам, угаснув тихо, ни на что не жалуясь и никого не обвиняя в безвременной своей кончине. Тогда я долго плакала, не желая верить в несчастье, и не понимала, как может Владимир быть таким спокойным. Лишь когда подросла я, то поняла, что истинное горе – незримо и молчаливо. Ибо и ныне по барону было видно, что страдает от невосполнимой потери столь сильно, словно случилось сиё только вчера.
Владимир меж тем продолжал. – Ты была тогда несмышленышем. А я уже понимал, что Надин виновата в горе, свалившемся на нас. И потому сказал отцу, что обязательно отомщу сей гнусной особе. Думаю, что из-за этих угроз батюшка и далее скрывал правду о тебе. Впрочем, один раз пытался он поговорить. Было это перед отъездом моим на Кавказ. Отец сказал, что хочет дать тебе вольную и удочерить, чтобы могла ты выйти замуж за достойного человека. Известие сиё взволновало и огорчило меня. Я даже думать не хотел, что другой мужчина осмелится прикоснуться к тебе, не то, что стать мужем. И потому устроил бедному отцу ужасный скандал, крича, что скоро надоевшего ему сына подстрелят на Кавказе, вот тогда он сможет без помех удочерять хоть всех крепостных подряд. А потом, не слушая отцовских увещеваний, убежал прочь, хлопнув дверью… Утром мы помирились. Но батюшка уже не заводил речь о тебе, судя по всему решив дождаться моего возвращения… Если бы я знал, что наша встреча была последней… - опустив голову, барон замолчал…
Выслушав сей рассказ, с мучительной безнадежностью я осознала, что не имею более права называться супругою Владимира. И что придется мне отвечать за грехи моей матери. Ибо ещё в священном писании сказано, что дети будут искупать грехи родителей своих. Стало быть, вина Надин лежит на мне. Видимо последние слова произнесла я вслух. Потому что Владимир вдруг бережно взял меня за руку и ласково сказал:
- Анечка, ты ни в чем не виновата. Весь грех на мне одном. Отец не раз говорил, что должен я относиться к тебе, как к сестре. И когда, опоздав на похороны, приехал я с Кавказа, то поначалу хотел выполнить родительскую волю, освободив тебя и дав приданное. Но стоило мне увидеть названную свою сестру, как благие помыслы были забыты. Давняя страсть овладела мной с новой силой. И хоть понимал я, что поступаю, как последний негодяй, но остановиться уже не мог. Словно сам сатана вселился в меня, нашептывая, что буду я последним дураком, коли отпущу тебя. Я придумывал тысячи причин, чтоб оправдать подлый свой поступок. Убеждал себя, что нет для тебя ничего лучшего, чем стать моей наложницей. Угрызения совести столь терзали меня, что не рискнул я растянуть на недели обольщение твоё, боясь, что дрогну и устыжусь задуманного. Напрасно напоминала ты в роковой вечер, что были мы как брат и сестра. Я уже ни о чем не мог думать, кроме как о том, что скоро станешь ты моей.
Тут Владимир уронил голову на колени и воскликнул: - Ну почему?! Почему приносим мы более всего горя тем, кто нам всего дороже? – тут поднял он виноватый взгляд и безумною скороговоркою простонал: - Я ждал, что Господь покарает меня. Похищение твоё счел я божьей карой. И, наивный, надеялся, что брак искупит мой грех. Какою же это было ошибкою! Истинное наказание пришло, когда полагал я себя самым счастливым на свете. Да, бог должен был покарать меня. Но почему страдает такой ангел, как ты? Чем провинилась невинная твоя душа!

После сих слов гнетущее молчание повисло меж нами. Слезы текли и текли по моим щекам. Никогда не видела я Владимира в столь отчаянном состоянии. Даже в самые тяжелые минуты оставался он спокоен. Даже в самых серьезных разговорах легкая насмешка не покидала серых его глаз, а бархатный голос звучал с веселою иронией. Но ныне гордый дух барона был сломлен. Несчастье обрушилось на нас, раздавив тяжестью своей всё, что было мило и Владимиру, и мне. Все надежды умерли в одночасье. Более ничего светлого не ждало нас в жизни. Потому невольно подумала я, что следует мне по примеру всех потерявших надежду уйти в монастырь, чтобы замаливать грехи наши перед богом. И сказала об этом Владимиру. Но барон возразил мне, напомнив о сыне.
– Подумай, что будет с Ванечкой без матери.
– Он останется с любящим отцом, - отвечала я. – Вдвоем вам будет легче переносить разлуку.
– Нет, - покачал головой Владимир. – Ты никуда не уедешь. Муж я твой или брат, - дрогнувшим голосом добавил он, - Я буду заботиться о тебе.
– А что будет, когда станет всем известно, что я твоя сестра?
– Никто об этом не узнает. Бумаги я сжег. А Надин с её подмоченной репутацией не осмелиться обнародовать собственный грех. К тому же мне достаточно известно, чтоб заставить тетку молчать.
– Но мы не можем быть мужем и женой, - возразила я со страхом.
– Ради Ванечкиного счастья для всех останемся мы мужем и женой. Мне не нужен никто, кроме тебя. Если не смогу я быть супругом твоим, то останется мне счастье просто быть рядом, видеть милое твоё лицо, держать в руках нежную ладонь, слушать волшебный голос.
Я попыталась образумить Владимира, говоря, что надобно нам расстаться, иначе божья кара обрушится не только на нас, но и нашего сына. Но Владимир отвечал, что Ванечка здоров и невредим. И более всего нужна ему сейчас материнская забота. Господу же не за что нас наказывать, ибо станем мы жить как сестра и брат, пока не узнаем правды. Глядя, как горячо барон убеждает меня, поняла я, что Владимир сделает всё, чтобы мы не расставались. И со страхом себя спросила – не впадем ли мы опять в смертный грех, находясь столь близко. Ибо даже от чудовищной вести, что была я близка с родным братом, не пропало нежное моё чувство к Владимиру. И сиё ужасало меня более всего. Однако, перечить барону я не решилась, понимая, что сейчас не услышит он доводов моих. Подумав, что поговорю с Владимиром обо всем позднее, сказала я, что чувствую себя неважно и с позволения его попробую заснуть. Барон одобрил желание моё и, нежно поцеловав руку, оставил одну.

На сем, милая сестричка, прерву я своё повествование. Обещаю скоро послать тебе новое письмо с продолжением печальных событий. Пока же крепко целую и прощаюсь. Твоя Анна.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ
Напишите мне