Оставшись без одежды, Анна замерла, трепеща от собственного бесстыдства. Всё было кончено - она сама отрезала пути назад. До последней минуты упрямица надеялась, что барон натешится её испугом и, устыдившись, выгонит из спальной, но он насмешливо напомнил ей о новой ночи - о том, что она никто – стекляшка, игрушка в его руках, и крепостная не сдержалась. Гнев, взлелеянный годами обид, ударил в голову. Она была готова на всё, лишь бы стереть усмешку со снисходительного лица Владимира. И безумство помогло. Барон застыл и, перестав дышать, поедал её потемневшим взглядом.
Он знал, что Анна прекрасна. Скромные платья не могли обмануть записного волокиту. Он без труда угадывал нежные изгибы её тела, ловил короткие мгновения и как мозаику складывал плечико, случайно обнажившееся за завтраком, с крохотной ножкой, мелькнувшей под порывом ветра на прогулке. Но мечтать и видеть не одно и то же. С бароном творилось неладное. Воздух стал густым и горячим. В глазах кружились огненные круги. Тело непослушно дрожало. Скрывая от Анны охватившее его возбуждение, он упал на колени. Но было поздно. Вздыбленная под шелком плоть коснулась белоснежной нежности её живота, и Анна в испуге отшатнулась.
Ещё немного, и она бы сбежала, но насмешливый голос Владимира заставил забыть о страхах. Поднявшись с колен, он произнес, лениво растягивая слова:
- Не думал, что Вы такая трусиха. Учитесь у меня. Вы сняли пеньюар, а мне совсем не страшно.
Анна задохнулась от возмущения. Как он смеет сравнивать? Для него ночь любви привычная забава, а для неё… Она запнулась, не зная, что значит для неё эта ночь. Идя сюда, Анна сто раз повторила, что должна спасти от каторги друга, что у них с Михаилом нет будущего. Владимир жесток, но прав. Даже вольная ничего не изменит. Князь не женится на бывшей крепостной, а в роли его любовницы она себя не представляла.
Запретной, бесстыдной любовью её мог связать только он – её хозяин, её мучитель – молодой барон Корф. Как бы Анна ни противилась, в глубине души она знала, что предназначена ему. Тысячи раз напоминал он ей об этом. Тысячи раз она ловила на себе его голодный взгляд. И плача в подушку по ночам, тысячи раз проклинала себя за сладкий трепет, рожденный при мысли о позорной неизбежности. И не желая смириться, снова пыталась убежать от судьбы. Но все усилия были напрасны. Она с ним. Язвительным, безжалостным и жестоким. И он снова смеется и дразнит её.
- Может, Вам закрыть глаза, пока я буду раздеваться?
Анна надменно подняла подбородок:
- Не беспокойтесь, я помню свои обязанности и исполню Ваш приказ.
Стараясь не смотреть в нахальные глаза барона, она неторопливо подошла и взялась за ворот его рубашки. Владимир не шевелился, не мешая, но и не помогая ей. Анна едва доставала барону до плеч и, воюя с непослушными рукавами, то и дело касалась его. То ладонью, соскользнувшей с гладкого щелка, то щекой, невольно дотронувшейся до широкой груди барона, то носом, случайно уткнувшимся в его напрягшееся плечо. Она хмурилась и злилась, но справиться с собой не могла и каждый раз на миг замирала от блаженства. Кто бы мог подумать, что у храброго офицера кожа нежная, словно девичья. И к ней так и хочется прижаться.
Мужская рубашка упала на пол, но Анна недолго радовалась победе. Владимир шевельнулся и нетерпеливо подсказал: - Теперь брюки.
Снять их было несложно - дерни за кончики завязок и тонкий шелк сам слетит к ногам барона, но Анна медлила, не в силах протянуть руки. Последний шаг к падению казался невозможным. Готовая признаться в поражении, она устало повернулась и встретила молящий взгляд барона.
Беспомощный, дрожащий, Владимир не приказывал – просил и, как смиренный раб, с надеждой ждал, когда она решится. И глядя в покорные серые глаза, она рванула непослушный узелок.
Анна едва расслышала, как на пол с тихим всплеском слетела шелковая ткань. Мир кружился, сливаясь в туманное марево. Теряясь в нём, она качнулась и, напрасно пытаясь устоять, упала на грудь барона. Одна нагота коснулась другой, рождая два громких вздоха: мужской довольный - изумленный женский.
Анна замерла, боясь поверить. Эта неземная сладость была знакома ей. В хмельных бесстыдных снах она накатывала на скромную воспитанницу старого барона, заставляя тягуче стонать запретное: - Владими-иир. Но наяву истома скрутила беглянку ещё сильнее, и Анна стояла, не в силах шевельнуться. И смелея от её покорности, руки Владимира ласково коснулись нагих девичьих плеч, осторожно пробрались под растрепанные локоны и, спустившись вниз по дрожащей спине, прижали пленницу к себе.
Она вздрогнула, ощутив, как он возбужден, но не отшатнулась. Неведомая сила толкала её к нему - в тепло его тела, в жар горячечных объятий, в которых хотелось остаться навсегда. И глядя в его счастливые глаза, она бесценным даром вобрала боль, бесцеремонно подтвердившую - он сделал её своей.
Неизбежное случилось, но она не жалела ни о чем. Владимир был её хозяином, но его безграничная власть уже не страшила. Так же, как она, он принадлежал ей и подтверждал это каждым жестом, каждым взглядом. Его глаза сияли от счастья, губы шептали слова любви, медленные движения виновато извинялись за творимую ими боль. Но Анна не замечала её. Всё меньше занимало её земное, все больше принадлежала она Владимиру и, дрожа от блаженства в его руках, как эхо повторяла за бароном запретное слово: - Люблю.
А он боялся поверить собственному счастью и снова и снова подтверждал свою власть над смирившейся беглянкой.
Анна давно спала, а он всё ласкал её, словно не верил, наяву ли сбылась немыслимая мечта. Только к утру барон задремал, не выпуская из рук упрямицу, но стоило ей шевельнуться, и он открыл глаза.
Раскрасневшаяся ото сна и ставшая ещё милее Анна внимательно смотрела на него:
- Тебе понравилось?
Владимир хотел кивнуть, рассыпаясь в счастливых признаниях, но вспомнив вчерашний уговор, запнулся на полуслове. Внутри противно заныло. Даже сделав Анну своей, он не был уверен ни в чем и до дрожи, до боли в висках боялся её потерять. Следовало действовать наверняка. Барон осторожно покачал головой, ожидая увидеть обиженный всплеск в глазах любимой. Но Анна снисходительно прищурилась:
– Я думала, Корфы не умеют лгать.
Барон смешался, как нашкодивший мальчишка.
- Ты хочешь, чтобы наша ночь была единственной?
Анна отвернулась и, не глядя в его побледневшее лицо, тихо подтвердила:
- Да. Я не хочу быть ничьей любовницей. Даже твоей, - она сердито мотнула плечом, сбрасывая руку воспрянувшего барона. Но он повернул упрямицу к себе:
– Ты видишь меня насквозь? Тогда взгляни в мои глаза и всё поймешь.
Анна посмотрела исподлобья, словно зверек, попавшийся в капкан. И ахнула, что-то увидев в глубине довольных серых глаз.
- Нет! Ты не сделаешь этого!
Барон прижал её к себе.
- Конечно, сделаю. Эта ночь связала нас - навсегда.
Но Анна упрямо высвободилась из его объятий и строго возразила.
- Я не хочу разрушить твою жизнь.
Барон улыбнулся.
- Глупенькая. Моя жизнь – в тебе. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой.
Анна недоверчиво вздохнула.
- Но почему ты молчал? Отчего не сказал сразу? Зачем устроил эту ночь?
- А как бы ты узнала, что я твоя судьба? - барон с бравадой развел руками: - Что я лучше всех, особенно Репнина, - бархатный голос невольно дрогнул: - Ты не жалеешь о нем?
Анна собралась пошутить, но увидев, как напрягся Владимир, поспешила с ответом.
- Мне не нужен никто, кроме тебя. Я всегда чувствовала это, только боялась признаться, - она прижалась к нему и жалобно попросила.
- И ты признайся. Тебе ведь было хорошо сегодня ночью?
- Ты ещё сомневаешься? – усмехнулся он. – Сейчас я развею твои сомнения. Только прикажу, чтобы готовились к венчанию.
На свадьбе молодые были немного растрепанны и отвечали невпопад, зато так сладко целовались, что гости заразились их примером, а князь Репнин с княжною Долгорукой решили обвенчаться в тот же день. Вольноотпущенный Никита Хворостов сидел на почетном месте, ел и пил за двоих и украдкой поглядывал на младшую княжну Долгорукую, размышляя, не устроить ли ещё один побег.
О том, что делали барон и баронессой после свадьбы, скромное перо автора стыдливо умалчивает.
Конец
