Письмо шестое.
27 июля 1843 года


Милый ангел мой, Сонечка!

Как же рада я подробному письму, в коем описываешь ты мирные свои будни. Напрасно сетуешь ты на некоторое их однообразие. По скромному моему мнению нет ничего лучше, чем подобная тихая идиллия, свободная от бед, тревог и иных горестей. Цени это счастье, дорогая сестричка, и моли бога, чтоб ничто не омрачило безоблачного твоего существования.

Жалуясь на сельскую скуку, просишь ты меня продолжить рассказ, столь поразивший твоё воображение. Даже не знаю, стоит ли? Откровенно говоря, далее в истории моей нет ничего необычного. Разве что интересно будет тебе узнать, как выяснила я, что с рождением моим связана тайна и я особа вполне знатного происхождения, которую любому вельможе не стыдно назвать своей супругой. Ибо произошло это вовсе не так легко и радостно, как ты полагаешь. Просто о ту пору, Сонечка, ты была совсем малышкою, и посему не стали посвящать тебя в наши взрослые горести. А вот мы с Владимиром пережили самые страшные дни в нашей жизни.
Ты спросишь: «Неужели были те дни ужаснее месяца, проведенного мною в рабстве у персиянки?». И я отвечу: « Да!» Ибо даже в плену не умирала во мне надежда на спасение и счастье с любимым. А в то горестное время думали мы с Владимиром, что никогда уже не будем вместе. Но прежде, чем рассказать, как открылась давняя тайна семейств наших, опишу я тебе, милая сестричка, счастливое завершение кавказской моей поездки. Поскольку чувствую, что любовная интрига привлекает тебя гораздо более, чем семейные перипетии. Впрочем, таковы все мы, женщины. Дела сердечные всегда у нас на первом месте.

В прошлом письме остановилась я на счастливой минуте, когда мерно покачивающаяся карета уносила нас с Владимиром прочь от зловещего дома персиянки. За месяц горькой разлуки в жизни нашей произошло столь много событий, и столь многое успели мы понять и передумать, что просто не знали, с чего начать долгожданный разговор. Посему, первое время мы просто молчали, наслаждаясь обступившей нас тишиной, кою нарушал лишь тихий стук колес. Снова были мы вместе. Щека моя прижималась к плечу Владимира. Талию нежно обнимала сильная его рука. И была я в сей миг столь счастлива, что в мыслях своих вдруг пожелала, чтоб прекрасное сиё блаженство не заканчивалось никогда.
Украдкой рассматривала я Владимира и, любуясь ласковою улыбкой, блуждавшей по лицу барона, представляла, что скоро прикоснусь к устам его в нежном поцелуе. Однако, пережитые страхи не оставляли меня и, пробежав ещё раз в памяти случившееся, очнулась я от сладких грез и с тревогой подумала, что быть может Владимир ранен, а я сижу и мечтаю о всяких глупостях. (Зная беспечность, с коей относился и относится барон к своему здоровью, очень легко было предположить подобное.) Волнуясь, поворотилась я к Владимиру и виновато спросила: не ранен ли он?
Барон ласково покачал головой, продолжая хранить молчание. Но оно не смущало меня. Ибо хоть уста наши безмолвствовали, зато разговаривали глаза, понимая друг друга с полувзгляда. Со счастливой улыбкой смотрела я в серые очи, полные нежной заботы и бесконечной любви. Трудно было поверить, что предо мною надменный мой хозяин, не желавший даже себе признаваться в запретной страсти. Ныне холодный этот Чайльд-Гарольд, столь измучивший моё сердце, бесследно исчез. И видела я любящего и страдающего человека, не скрывающего ни мыслей своих, ни чувств. А трогательная неуверенность в ответной моей склонности, туманившая ласковый его взгляд, делала барона ещё роднее. Никогда ещё не ощущала я такой близости меж нами. Словно мы вели мысленную беседу, в коей вместо слов были взоры, заставляющие сердце моё вздрагивать и сладко трепетать.
Постепенно разговорились и уста наши. Лишь только вспомнила я о преданной Наринэ, как Владимир прочел невысказанный вопрос в моих очах и негромко ответил, что велел слугам разыскать мою подругу и пригласить к нам в имение. Ибо опасно ей оставаться в Пятигорске, пока персиянка на свободе. Я обрадовалась доброй вести, но, вспомнив бывшую свою хозяйку, снова загрустила, пожалев, что злодейка не поймана и, наверное, натворит ещё много зла. Владимир согласился, но потом, лукаво улыбнувшись, сказал, что персиянка всё же сделала одно доброе дело, научив меня соблазнительному танцу.
Я невольно потупила взор, вспомнив откровенное своё выступление. Но барон нежно приподнял ладонью мой подбородок и, заглянув в смущенные глаза, сказал, что с каждым днем восхищается мною всё более и более. Ибо не мог он даже помыслить, что милая и застенчивая девочка, коей привык он меня видеть, вдруг предстанет перед ним страстною ракассою, сводящей с ума колдовским танцем. И что во мне соединяются столь разные особы, что он уже и не знает, какова я на самом деле. Тут Владимир припомнил, как я всегда робела и боялась не то что вида крови, а даже паучков и лягушек. И бережно взяв руку мою в свои ладони, ласково добавил, что прелестная трусиха стала лучшею на свете сестрою милосердия. И что только моими заботами вернулся он к жизни.
Говоря сии слова, барон принялся нежно целовать кончики моих пальцев, повторяя, что дорога я ему в любом обличии. Что искренне раскаивается он в бесцеремонном своем поведении, из-за которого случилась последняя наша ссора. Но не жалеет о блаженстве, подаренном ему той ночью. От бархатного голоса Владимира душа моя сладко трепетала. Прикосновения теплых губ к прохладным моим пальчикам ввергали тело в блаженную истому. А в голове мелькнула, и, укоренившись, стала расцветать беззаботная мысль, что соглашусь я с любым решением Владимира, лишь бы оно не разлучало нас. Впрочем, после чудесного своего спасения я не сомневалась в том, что барон любит меня более жизни и ни за что со мною не расстанется. А посему доверилась ему душой и телом.
Погрузившись в сладкие грезы, не заметила я, как подъехали мы к дому и слуги выбежали на крыльцо, радостно нас встречая. Пребывая всё в тех же счастливых мечтах, прошла я за Владимиром в гостиную. Там барон заботливо усадил меня на диван и, извинившись, отлучился на пару минут. Оставшись одна, я с умилением оглядела знакомую комнату. В моё отсутствие ничего в ней не переменилось, словно время, резво бегущее вперед, здесь остановилось, найдя мирный уголок для покоя и неги. Даже не верилось, что прошел целый месяц, за который успела я испытать столь многое, что перестала быть наивной мечтательницей и готова была принять судьбу свою без жалоб и слез. Ибо ныне научилась я ценить всё то хорошее, что было у меня, и не думать об плохом.
Улыбнувшись вошедшему Владимиру, я кротко пожаловалась на усталость и, видя, что на дворе уже глубокая ночь, предложила отойти ко сну, оставивши разговоры на завтра. Но барон попросил меня потерпеть, ласково сказав, что хочет сегодня же окончательно решить судьбы наши. С этими словами протянул он бумаги, в коих узнала я долгожданную вольную, заветную мою цель и мечту. Сколько лет видела я её в счастливых снах, сколько раз грезила об ней наяву, к ней стремилась всем своим существом. Да только желания эти прошли, канули и забылись. Свобода, которая ранее обрадовала бы меня, теперь казалась ненужной. Вольная или крепостная, всё равно принадлежала я Владимиру телом и душой. Его дитя билось под моим сердцем. И ни за что на свете не захотела бы я расстаться с упрямым и своенравным, но таким родным и желанным Владимиром. В смятении подняла я глаза на барона, гадая, зачем освободил он меня. Но Владимир не стал ничего пояснять. Крепко сжав мои ладони, упал он предо мною на колени и, наконец, сказал три заветных слова, которые уже отчаялась я от него услышать.

Знаешь, Сонечка, незадолго до смерти Ивана Ивановича приезжала к нам дальняя его родственница, графиня Толстая. Женщина добрая и незаурядная, но столь тяготящаяся непривлекательною своей внешностью, что не разрешала никому рисовать свои портреты. Лишь когда вырезала я из черной бумаги аккуратный её профиль, графиня сменила гнев на милость и благосклонно приняла мой дар. Так вот, с нею был сын, симпатичный и умный не по годам подросток. Мы быстро сдружились, гуляли вместе по усадьбе и обсуждали все на свете. Я играла для Левиньки на фортепьяно, а он писал в мой альбом чудесные стихи.
Однажды, зайдя в библиотеку, застала я нового приятеля за чтением французского романа. Удивившись неожиданному выбору, поинтересовалась я мнением Левиньки и услышала, что сцена любовного признания кажется ему неуместной и глупой. Ибо смешно видеть, как романтический герой говорит своей красавице «я тебя люблю» и ждет, что всё переменится, как по волшебству. А что может измениться? Люди ведь всё те же. Тот же у них нос, губы, щеки. Те же чувства. И ежели нет любви, то никакие слова не помогут. А если она есть, то и слова ни к чему. Рассуждения сии показались мне умными, но неправильными. Однако, как возразить, я тогда не догадалась.
Теперь бы я ответила, что знать о любви и слышать признание из драгоценных тебе уст - не одно и то же. По найденным письмам давно было мне известно о чувствах Владимира. Но стоило барону произнести долгожданные слова, как голова моя пошла кругом от счастья. На миг даже показалось, что земля уходит из-под ног. Потому крепко ухватилась я ладошками за спасительные плечи Владимира и в восторге стала смотреть, как красиво очерченный его рот произносит нежные слова. Но смысл их почти не доходил до сознания моего.
Глубоко вздохнув, попыталась я успокоить глупое сердечко, рвущееся из груди. И ощутив ласковые руки Владимира на своей начавшей полнеть талии, в смятении вспомнила, что так и не сказала главного. И барон ещё не знает про мою беременность. Растерявшись, не могла я решиться: открыть секрет сейчас или сначала выслушать Владимира. И в раздумьях своих пропустила, как барон перешел от нежных слов к предложению руки и сердца. Лишь когда принялся он убеждать, как будем счастливы мы вместе, осознала я, на что решился Владимир в безумной своей любви.
Поначалу восторженное ликование завладело мной без остатка. Да и кто бы ни торжествовал, увидев у ног своих блистательного барона, умоляющего и покорного. Но чрез мгновенье к радости моей добавилось чувство вины, ибо тут же я подумала, что свадьба эта разрушит карьеру Владимира, сделав его изгоем. Но уста мои уже не могли сказать «нет», добровольно отказавшись от счастья. Убеждая себя, что дитя наше должно родиться в законном браке, прошептала я слова согласия и, прижавшись к барону, тихо заплакала. Однако, ласки его быстро высушили мои слезы. Скоро я уже смеялась и таяла от блаженства в объятиях Владимира. Меж тем утешения его становились всё жарче и откровеннее. И боясь, что скоро уста мои будут не в силах сказать хоть слово, я между пылкими поцелуями всё же выговорила, что барон скоро станет отцом.
Боже мой! Я думала, что ничто не сделает Владимира счастливей, чем сейчас. Но новость преобразила его. Серые глаза засверкали так ярко, словно летнее солнце выглянуло из-за туч. Сильные ладони задрожали и, ослабив страстные объятья, стали нежней и осторожнее. Бережно взяв меня на руки, Владимир принялся восторженно разглядывать лицо моё и фигуру, словно искал в них что-то новое, необычное. А потом, проговорил дрогнувшим голосом:
- Анечка, ангел мой, если б ты знала, как я счастлив!!! - и широкая улыбка разлилась по его лицу, делая барона трогательно милым и каким-то домашним.
Но, видно припомнив, как была я довольна, избежавши материнства несколько месяцев назад, Владимир посерьезнел и сдержано спросил, хочу ли я сама этого ребенка. И радостно закружился со мною по комнате, услышав, что женщина не может не желать дитя от любимого.
Немного успокоившись, присел он в кресло, не спуская меня с рук, и виновато прошептал между нежными поцелуями:
- Аня, я так сильно обидел тебя, что даже не смел надеяться, что ты простишь и когда-нибудь скажешь «любимый». Я вел себя, как последний негодяй, наслаждаясь нашей близостью и совсем не думая о тебе, ангел мой. Понадобилась горькая разлука, чтобы стало мне понятно, что ты – самое дорогое, что у меня есть. Что жизнь без тебя мучительна и пуста. Что я даже дышать не смогу без тебя, девочка моя! Поверь, Анечка, я сделаю всё, чтобы ты забыла зло, сотворенное мною. Ты будешь очень счастлива, клянусь.
Тут Владимир вздохнул и сказал, что всё ещё боится, что ослышался, и я не говорила про него «любимый». В ответ я рассмеялась и несколько раз повторила своё признание, с радостью наблюдая, как тает тревожный туман в серых очах. И остается в них лишь ослепительное сияние любви, которое заполняет и нас самих, и комнату, где мы находимся, и весь огромный и прекрасный мир…

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ
Напишите мне